Prisoners on a projecting platform. (1750-1751)
by Giovanni Batista Piranesi
Арест
Пробуждение было как дурной сон: направленный свет в лицо, разноголосый гомон, и полиция, полиция кругом… К счастью, я не увидел, чтобы кто-то из них достал оружие. Тогда бы мне вообще плохо стало. Вот какая фигня после дешевого вина снится, подумал я; евреи, не экономьте на вине…
Но подсознание работало четко, и потребовалась доля секунды, чтобы увязать этот бардак с ночными похождениями одессита. Его выход на террасу означал только одно – залез на соседнюю террасу, что-то взял, и его заметили. Но я-то тут причем??? И что мне делать с этими холодными логическими дедукциями? В ту пору я еще не насмотрелся судебных триллеров, и совета, что делать в такой ситуации, было взять неоткуда, и мой ослабленный десятитонным похмельем мозг решил одно: сегодня никто никуда не бежит. Дали бы доспать, а там видно будет. Может, и правда, проснусь, а там солнышко светит и море блестит.
В двадцать второй раз умиляюсь избирательности памяти. Ну не помню я физических деталей, и это к лучшему, по крайней мере никто не напишет: «да не могло такого быть» или «полицейские не имели права делать то-то и то-то, вследствие чего дело должно было быть моментально прекращено.» Я вас умоляю. Я даже не помню, одели ли на нас наручники – должны были – но если так, то мои запястья этого не помнят. По контрасту, они помнят хлад наручников в другой ситуации, но это было лет на пять позже.
Вот, одна деталь – сто процентов: мы проходим через двор, толпа соседей по обе стороны и ремарки «“eh… bravi!” (сопровождаемые скорбным киванием)
И еще было ожидание. Те, кому эта процедура знакома по ТВ, ожидают, что оформление ареста займет 12 минут между блоками рекламы; на самом деле все госучреждения – больницы армия полиция – соревнуются в медлительности (якобы обстоятельности) при поступлении нового людского материала. В данном случае это означало бесконечное хождение из комнаты в комнату, где тебя обыскивают, заносят в один журнал, другой, третий – и в перерывах ты ждешь и ждешь и ждешь.
Не думаю, что первоначальный допрос занял больше двух минут. Любопытно, как то, что я мог сказать по существу – «я спал, я ничего не видел» – совпало с моим примитивным знанием итальянского. Но даже это причинило мне невероятное беспокойство: dormivo or ho dormito? Если в английском это было Simple Past, то сосед итальянца француз (наверное) мог и Present Perfect употребить?
“Io… dormivo? dormito?”
Моя неуверенность пробудила полицейского, который до этого летел на автопилоте: «Ты что, не уверен?»
“Non ho visto niente” (“ничего не видел”), я пробормотал, и тут мне пришло в голову, что если Present Perfect глагола «видеть» с такой легкостью слетел с языка, то «спать» должно следовать его примеру. “Ho dormito,” я выдохнул.
Он кивнул с облегчением: вот только этого ему сейчас не хватало, с сомнениями пусть дневная смена разбирается на свежую голову (наиболее широко распространенный сантимент во всех областях итальянской жизни).
«Где это ты так по-итальянски выучился?»
На долю минуты я опешил от подозрения: Уж не принимает ли он меня за агента КГБ?
Но всего лишь на долю: инстинктивно я знал, что ремарка была сама невинность. Нет другой такой страны, где так легко получить комплимент за знание местного языка, как Италия.
Теперь о забытом: я не помню ни цвета стен, ни освещения, ни лиц ментов, ни даже своих собственных ощущений. Например, неплохо бы знать, до какой степеии страх вытеснил похмелье. Или не вытеснил, а наоборот подкрепил. Не помню. Грамматические муки помню, а это не помню.
Что я еще помню: полная непоколебимая уверенность, что а) все это была моя вина (должен быть остановить одессита); б) нас отпустят в течение суток. По всей вероятности, я еще летел на крыльях эйфории отъезда из совка – вот какой мощный люфт был! – и искренне верил, что ну ничего мне не угрожает в этом западном раю.
Я заблуждался. Т.е. я был почти прав: как только одессит проспался, он попытался выправить ситуацию и во всем признался. Но в Италии это оказалось не так важно.
Я немножко попутешествовал с тех пор, и я другой такой страны не знаю, чьи граждане относились бы к ней с таким презрением. Что я чаще всего слышал об италии от итальянцев? Bel casino! Хотя многие словари переводят это как «беспорядок», многие итальянцы говорили мне, что на самом деле это ближе к «бордель», Короче, не страна, а бардак – удивительное сходство, даже и адаптироваться особенно не надо.
***
В камеру меня доставили скорее всего перед рассветом. К этому времени я был слишком изможден для досконального изучения нового места. Все, на что я был способен – это спать, и простыни-одеяла – это все для неженок. В камере было довольно тихо, за исключением диких звуков, исходящих от зека на верхней полке напротив. Это был молодой парень, чуть старше 20, и с виду он терпел совершенно адские муки. Он вертелся с бока на бок, он чесался с головы до пят, он закрывал голову подушкой и складывался вдвое и тут же раскладывался заново. И все это время он стонал и плакал и ругался и опять стонал, отбиваясь от сотен невидимых дьяволят, которые чесали и кусали его.
Я подумал, не позвать ли охрану, пока он сам себя не поранил. Но опять же вертухай, который меня доставил, наверняка видел происходящее и мог что-то для него сделать – но не сделал. Я осознал, что мой сосед на койке снизу тоже не спит. Спотыкаясь во временах и артиклях, я смастерил фразу насчет вызова охранника.
«Не придут,» зевнул он. «Он же не больной.”
Следующее слово я не понял.
“La droga, ты чо не понимаешь? Ты откуда вообще?»
Ну откуда в 1975 молодой советский человек мог знать слово «ломка» – даже по-русски?
Вот это да, подумал я. Такое не забывается. Тут же я вспомнил, что La droga упоминалась совсем недавно – в ходе первоначальной обработки мне устроили полный личный досмотр. Полный: я прогнулся, и твердая рука раздвинула мои невинные ягодицы. Причем освещение было интимнее некуда. Удивительно, сколько параноидальных фантазий могут пронестись в мозгу за долю секунды
Но – проникновения не произошло. Охранник удовлетворился внешним видом. Кто знает: это могло быть мужское сочувствие в супер-мачо итальянской культуре, или это мог быть стандартный итальянский пофигизм, единственная константа итальянской жизни – «Мне что, делать больше нечего, кроме как в 4 утра в жопу лазить?» Хотя я был слишком напуган, чтобы задавать вопросы, он со смущенным видом что-то пробормотал о La droga, которую я мог бы протащить снаружи.
Так что я мог себя поздравить: меня лишили свободы, но мне оставили невинность.