рим. тюрьма. глава 1

Начинаем, как всегда, издалека: давным-давно я писал кинорецензии для относительно престижной публикации, которая приказала долго жить. Тем не менее с присущей мне наглостью я продолжаю посещать просмотры для прессы. Например, сегодня [т.е. когда я начал это писать] я посмотрел последний фильм братьев Тавиани «Цезарь должен умереть». Я не самый большой поклонник их творчества, но много лет назад они сделали пару достойных фильмов, так что, что бы они ни наварили после этого, взглянуть стоит. Особенно если учесть, что они преклонного возраста и вообще не так уж много фильмов сделали.

Как ни верти, «Цезарь» – не вершина кинематографа. Это один из тех проектов, которые лучше выглядят как «замысел»; что касается претворения, это просто-напросто театральная постановка шекспировской пьесы, осуществленная в римской тюрьме, где все роли играют заключенные (не путать с Довлатовым!) В общем, классная идея, если подкурить и обеспечить доступ к госфинансированию.
Короче, Склифосовский: что-то у меня ёкнуло, когда я прочел надпись на экране «Тюрьма «Ребиббия». Дело в том, что я там отсидел целый день в 75-м.

Я понятия не имею, почему меня на день перевели в Ребиббию. До этого я отсидел 6 дней в Реджина-Чели, самой знаменитой римской тюрьме. Почему меня за день до суда собрались перевести? После недели в итальянской тюрьме такие вопросы не задают. Для иностранца итальянская тюрьма – это абсурдистская вселенная, Кафка/Борхес/Уловка-22, мир в котором причины и следствия постоянно меняются местами, пока никто не может понять, что где лежит.
Конечно же, мое замешательство усугублялось тем, что я вообще только приехал – еще 10 дней назад я был в Москве… Наверное, по прошествии некоторого времени можно было разобраться в блок-схеме этого механизма и подняться от простого выживания на уровень относительного комфорта. Но, оглядываясь на прошлое – может, все же лучше провести неделю в замешательстве, чем годы в изучении этой системы.

Еще интересно в моей реакции то, что речь идет об одном слове: «Ребиббия». Потому что у меня совершенно не сохранилось никакой визуальной памяти этого места – только то, что оно было на порядок новее и чище, чем Реджина-Чели. Это было как два разных Рима: Реджина была в Трастевере, бывшем гетто и нынешнем Вилидже, где каждый камень такого насмотрелся за 2000 лет что не дай бог. Ребиббия, похоже, была сколочена на скорую руку итальянскими бюрократами – все в РЧ не помещались.

В Ребиббии я делил камеру с двумя здоровенными жирными египтянами. Не знаю, за что они сидели, но итальянское правосудие напугало их до смерти; они трещали не затыкаясь на арабском и с непонятно паническим выражением сжимали до белизны в костяшках свои огромные чемоданы. На меня они поглядывали со страхом и ужасом, что мне также было непонятно, ибо сложения я тогда был достаточно щуплого; разве что зарос как дикобраз… в те наивные годы мы не знали таких тюремных шаблонов, как полотенце под ноги при входе, и, как его, «отправляющий»? «направляющий»? но кто знает, вдруг действительно – всего лишь за неделю – Реджина-Чели придала мне вид «бывалого»? пару раз они посмотрели поверх головы, что навело меня на мысль, что они рассматривали меня как первую ласточку, разведчика, который их должен был проверить на вшивость. Такой оборот меня совершенно устраивал.

В момент выписки – перед погрузкой в фургон – я узнал, что египтяне умудрились потерять какую-то тюремную утварь и каким-то образом пытались перевести стрелку на меня – на что я среагировал с благородным негодованием. Поскольку они не говорили ни слова по-итальянски (а я после пребывания в Реджина-Чели мог переводить в ООН – или по крайней мере деловую встречу между кланами Сопрано и Пацци-Амацци), мне легко удалось убедить начальство в моей непричастности. К тому же я был белый, египтяне нет, и мы были в Италии. Capito?

Наверное, пора переходить к делу. Только на самом суде я узнал состав преступления: “rapina aggravata”, или ограбление с отягчающими обстоятельствами. Я долго потом таскался с кусочком бумаги, где было написано, что «Синьор такой-то был обнаружен невиновным по такой-то статье», но с моими переездами у бумажки практически не было шансов.

А случилось вот что: как большинство эмигрантов, я поселился в Остии, прибрежном городке в часе езды от Рима. Я делил двухкомнатную квартиру с тремя русскими ребятами, с которыми я познакомился пять минут назад на площади, куда эмигранты сходились потрепаться о том о сем, типа за сколько можно сдать ФЭД на местном рынке и что такое Кливленд и чем он лучше Питтсбурга.
Наш квартет был социологический срез эмиграции: один из Одессы, один из Минска, один из Москвы, и одного я не помню. Двое были инженеры, двое разъебаи: у одессита были какие-то смутные планы «собраться с ребятами», а там разберемся. У меня вообще никаких планов не было. Мне только что стукнуло 24, и я собирался просто жить.
В первый вечер, естественно, мы отметили. Эйфория была еще та: «большевики козлы хуй им теперь пусть отсосут» и так далее. Вена была нормальный город, Рим еще лучше, а Бруклин – ваще Чистый Изумруд. Я отключился еще за столом и не помню, как добрался до койки. По дороге я краем глаза увидел, как одессит вылез на террасу и встал на поручень. «Ну чистый Долохов», подумал я и закрыл глаза.
Отоспаться мне в ту ночь не удалось… (читать дальше)