Giovanni Battista Piranesi – The Round Tower
from Carceri d’invenzione.
3 – КАФКА и КОФЕ
Вообще нелегко эту фигню писать. Не то что какие-то моральные препоны – я был слишком глуп и слеп, чтобы еще и осознавать какие-то моральные измерения моих поступков – но память, это такое дело… я тут уже писал, что с физическими деталями дело плохо, но и вообще доверия у меня нет к своей памяти с данным эпизодом. За прошедшие 38 лет я видел тыщи тюремных фильмов, и мне просто невозможно отделить воспоминания о Реджине-Чели от банального голливудского фильма. С виду лакмусовый тест провести несложно: вставляешь Пола Ньюмена или Шона Пенна в эту камеру, и если не получается – значит, память не врет, так ведь? Ах… если бы это было так просто. Единственное, в чем у меня нет сомнений – это чистота. По голливудским стандартам РЧ – это стократное нарушение всех правил гигиены. Но я-то совсем недавно жил в советской общаге… в общем, я вас подготовил, никаких претензий по части «не бывает» или «а вот ваш сокамерник утверждает».
Опять же насчет общаги: камера казалась не такой уж маленькой. Два яруса, шесть коек, небольшой столик между – плацкарта, чо. Умывальник. Туалетная дырка скромно спрятана за дверью. И туалетная бумага! Капитализм, мать его!
А вот душа я не помню. Я провел в РЧ 6 дней, и в душевую нас не водили. В то время я этого даже не заметил: а) в России нормально было принимать ванную или душ раз в неделю; б) я провел эти 6 дней в полной уверенности, что меня вот-вот освободят.
Эта уверенность родилась в момент, когда я узнал, что одессит во всем сознался. Ну не будут же явно невиновного человека держать за решеткой? Так что если даже охранник объявил «В душ!», я даже не знаю, пошел ли бы – а вдруг в это время меня вызовут, чтобы отпустить? Мой бог – Мерфи (закон бутерброда), и гигиена никак не могла перевесить свободу.
***
Ну сколько я там спал в первую ночь? Казалось, не больше минуты. Только глаза закрыл – и уже лязг по решетке и окрик охраны: “Caffè!”
«Да пошел ты!» Я повернулся на другой бок.
«Эй! Кофе!» Сокамерник похлопал меня по спине. «Второй раз предлагать не будут!»
Это точно, подумал я, слезая вниз; это вам не Хилтон, это тюрьма, здесь лучше не жаловаться, а что дали, то и грызи.
Я одно скажу: Il caffè был очень даже ничего. Конечно, это был совсем не кофе в среднем итальянском баре, но он был на голову выше среднего советского кафе. Хотя он был такой же слабенький, и молока было примерно столько же, так что все же он был ближе к московскому, чем к римскому, что создало дополнительные глюки в моей слабой похмельной головушке. Если кто помнит, накануне у меня была слабая надежда, что я проснусь и увижу солнце и море – но может, все было наоборот; может, Вена и Рим и были сон, и я застрял в какой-то туманной нейтральной полосе между Россией и Италией. Мои сокамерники были плохие актеры, провинциальные лицедеи – особенно когда я услышал, как плохо они говорят по-итальянски; по сравнению с ними я был чистый il professore.
Как бы там ни было, обжигающий il caffè был самое то. Позднее я обнаружил, что кофе, который разливали из большого бака в алюминиевые кружки, был единственной раздачей еды, на которую можно было положиться. Все остальное было чистая рулетка. Иногда кухня работала в такой спешке, что еду приносили ежечасно, и вся дневная пайка доставлялась к полудню. Скажем, к 9 утра запросто могли принести огромные дымящиеся поддоны с pasta e fagioli (паста и фасоль, гвоздь кулинарной программы в РЧ), к десяти принести фрукты, еще через час курицу, и хлеб с сыром в полдень – и все, гуляй до утра.
«Может, футбол сегодня,» размышлял мой сокамерник Серджио; «ты чо думаешь, повара в центре живут? Они живут х—знает где, пока домой доберутся… или у них может халтура получилась, на свадьбе подработать. Они же не дураки на одну зарплату жить. Chissa?» Кто знает?
На другой день могли принести здоровые порции поутру и ничего больше до вечера. (С одной стороны, большинство врачей считают, что чем раньше ужин, тем лучше для здоровья – grazie, РЧ! С другой стороны, итальянцы едят ужин черт-те когда, так что как раз для них-то это было еще одним напоминанием о несвободе.) Но в целом я был не избалован Общепитом, так что по мне пища была вполне удобоваримая – но мой желудок шизофренировал только так. Тумбочки у нас были чисто символические, так что сберечь пищу на потом не получалось, да и что если один из сокамерников покусится? У меня было очень смутное представление о правилах камерного общежития. Так что желудку пришлось адаптироваться.
Все были в одном положении и все были в «клубе чистых тарелок». Все, кроме Серджио. Сержио был примерный избалованный итальянский мальчик, который – судя по его выражению – просто не понимал, как мы можем есть все это дерьмо, все это stronzo. Он питался исключительно домашней пищей – мама носила каждый день. Нам он не предлагал, но нам доставалась его пайка – уже неплохо!
***
Мой второй допрос был повторением первого слово в слово: Я спал, ничего не видел.
«Но вы уже знаете, что это был не я,» добавил я; «что же вы меня тут держите?»
«Э…» Следователь выдал универсальный итальянский жест: пожал плечами и задрал подбородок вверх и вперед. Это может означать тысячу вещей, но чаще всего «ничего не поделаешь».
Чем больше я оглядываюсь на прошедшее, тем меньше я себя понимаю. Я только что выбрался из Союза, где средний гражданин подвергался (хорошо, если мелким) унижениям 1000 раз в день, смирение было sine qua non выживания – почему же меня так разозлило отношение этого мелкого чиновника? Ему ведь просто было наплевать, что уже было лучше, чем в совке, где качание прав может кончиться плохо, что тогда, что теперь. Так чего возникать? Да потому что я уже был на Западе, на земле кока-колы и гражданской справедливости, и мои требования к жизни переменились в одночасье… ну в общем да, пожалуй несколько преждевременно. Может, сходство тюремного кофе с московским было намеком: «не спеши».
– Бумаги, – сказал следователь; бумаги туда-сюда, ужасно, не правда ли? Italia, che bel casino… Тебе еще повезло, что ты не живешь в этой дурной стране. Ты знаешь, что случилось с моей тещей, когда у нее канализация засорилась? – (руки к небу, глубокий выдох) – Городские власти! Тебе еще повезло – по сравнению с ними мы еще ничего…
Я попытался выдавить выражение сочувствия: ну да, теща, кто через это не прошел.
– Ну и когда вы думаете…?
Очередной вздох, руки к небу: Кто знает? – У тебя что, некому залог внести?
У меня была пара телефонных номеров, но мне было стыдно. Шапочное знакомство…
«Дело пойдет в суд, а у судьи свое расписание. Но судья тоже человек, у него своя жизнь… а итальянцы любят хорошую жизнь, la dolce vita, не все же в пыльном суде сидеть. В общем, кто знает? Может, завтра. Может, нет. Кто знает?»
Нифигасе нифигасе нифигасе, шептал я по дороге назад в камеру. Меньше всего я не хотел заблудиться, чтобы меня еще обвинили в попытке бегства. Охранник, который должен был отвести меня назад, задержался поохать с коллегой насчет позорной игры клуба «Лацио», и совершенно забыл обо мне. Меня могли освободить завтра – стакан был наполовину полон – или нет – наполовину пуст. Как хочешь, так и думай.
Все, что я мог делать – это ждать. А у некоторых из моих сокамерников дела были еще хуже, как я скоро узнал.